Дети выселения: судьба каждого из них была, если не трагична, то драматична. Большинство осталось без родителей, еле выжили, многие и не выжили, а многие растворились среди народов Средней Азии, попав в детские дома после смерти родителей. Годы и расстояния навсегда разлучили их с родиной и близкими людьми. Некоторые вернулись на родину предков чудом, благодаря счастливому стечению обстоятельств. Трагических и драматических историй тысячи. Об одной такой судьбе, о себе, рассказывает Бозиева Шахидат Якубовна из поселка Хасанья:
«Я родилась в 1939 году в большой семье. Отец мой погиб на фронте в самом начале войны. Накануне выселения в начале марта меня повезли к любимой бабушке в Хасанью. Утро выселения я отчетливо помню. Был ясный морозный день, женщины плакали в голос, стоял несмолкаемый рев животных и лай собак, а мы дети, – радовались и одновременно недоумевали, почему поездка на таком невиданном транспорте, как поезд, может огорчать взрослых. Помню долгую дорогу и слезы бабушки и маминой сестры, которые поочередно прижимали меня к себе и говорили: «Бедная сирота, что с тобой будет?». Потом я сошла с ними с поезда, на каком-то полустанке, и в какой-то момент увидела, что вокруг меня почти никого не осталось. Поезд ушел дальше, увозя бабушку и тетю Рахимат. Я долго шла по путям и плакала, пока меня не увидел человек, который заговорил со мной на балкарском языке: «Ты чья дочь? Где твои родители?». Когда выяснилось, что мои родные уехали с поездом, он привел меня к себе домой, где нас встретила его жена. Она сказала: «Ты не помнишь, сколько у тебя детей? Как я прокормлю еще одного ребенка, если на шестерых у нас ничего нет. Отведи ее в детдом, там она хоть с голоду не умрет». Хочу сказать, что в детдома отдавали и при живых родителях, так как там было больше шансов выжить. Свидетелем этого разговора оказалась их соседка, русская женщина, которая сказала: «У меня двое детей, я смогу ее прокормить, отдайте ее мне. Они похожи с моей дочкой Тоней». Так я стала жить в доме у Нины Михайловны Калашниковой. Муж ее погиб на фронте, а дети Тоня и Витя были мои ровесники. Она работала кладовщиком, и к ней приезжали отовсюду и сдавали сельхозпродукцию, в том числе и шерсть. А балкарки с окрестных сел приходили и покупали со склада шерсть для переработки. Помню, в то время наши балкарки все время занимались рукоделием: кто-то шил на продажу самодельную обувь, кто вышивал, а большинство вязали теплые шерстяные вещи. И это многих спасло от неминуемой голодной смерти.
В новой семье ко мне относились очень хорошо. Я помнила свое имя Шахидат, но оно было трудно для произношения, Нина предложила меня называть Шурой. Прошло шесть лет. Я научилась читать и писать, ходила в школу, и однажды я взяла список ее должников и прочитала – «Атабиева Рахимат должна за 10 килограмм шерсти», я сказала ей: «Это, наверное, моя тетя». Нина Михайловна удивилась и говорит: «Когда она придет в следующий раз, я ее заведу домой (склад сельхозпродукции находился в том же дворе, но в другом помещении), а ты спрячься за занавеску и погляди – она или не она». Так Нина Михайловна и устроила. Я спряталась за занавеску, а она громко говорит: «Тебя зовут Атабиева Рахимат». «Да, – говорит моя тетя, – мое имя Атабиева Рахимат». Узнав ее по голосу, я вышла из-за занавески, а тетя посмотрела на меня и отвернулась, потом еще раз посмотрела и закрыла глаза руками. Убрала руки с лица, в третий раз посмотрела и упала в обморок. Так меня нашли.
Представьте себе, я шесть жила в соседнем с родными поселке и не подозревала об этом. Потом Нина Михайловна отыскала мою маму с детьми, семью дяди и в условиях комендантского режима сделала все, чтобы собрать семью моей бабушки в одном месте.
Нина Михайловна была замечательной женщиной, я полюбила ее на всю жизнь. Мое детское сердце в начале разрывалось между ней и родной матерью. Я не теряла связей со второй своей семьей до самой смерти Нины Михайловны. Она умерла рано, и в 1961 году я поехала в Казахстан в последний раз на ее похороны. А со мной навсегда остались ее тепло и доброта, и имя, данное ею мне – Шура».
Тамара Биттирова